Главный прием тут – возбуждение у читателя вопросов, оставляемых без ответа, иными словами – задержка информации. В «Улиссе» это обычный и постоянный прием; автор почти никогда не сообщит информации сразу же, как только пробудил у читателя нужду в ней. Чаще всего утаенная информация сообщается дозированными и далеко разнесенными порциями. Так, скажем, узнает читатель о прежних блумовых службах, об афере с Венгерской Королевскою лотереей (в эпизодах восьмом, двенадцатом и восемнадцатом), о таинственной картофелине (в четвертом, восьмом, пятнадцатом), о событии укуса пчелы и о многом другом. Тем самым создаются сквозные сюжетные нити, пронизывающие роман, и композиционная система «Улисса» приобретает детективный аспект. Помимо того, «Улисс», как и детектив, ведет с читателем постоянную игру на внимание: читатель должен быть всегда начеку, не упускать ни одной детали, смекать и сопоставлять. Однако, как и следовало ожидать, детективные приемы подвергаются ироническому переосмыслению. Это напоминает стилистические модели «Быков Солнца»: стиль воспроизводится на сниженном и разреженном содержании. В детективе от читателя утаиваются ключевые детали, важность которых оправдывает предшествующую их раскрытию и нагнетающую драматизм цепь намеков и умолчаний. В «Улиссе» же, за малыми исключениями, утаиваемая с детективною миною информация вполне несущественна, и ее с равным успехом можно было бы сообщить когда угодно или же не упоминать вообще. Вследствие этого детективные элементы романа сдвигаются в область пародии и игры, приобретая оттенок пародии на детектив, и одновременно – характер своеобразной игры с читателем, коему с интригующим, таинственным видом преподносятся мелочи и пустяки. Иначе говоря, детективные приемы уже наполовину сливаются с игровыми приемами.
Репертуар последних весьма широк; роман бесспорно свидетельствует об органической тяге автора к стихии игры, а также и о богатстве его игровой фантазии. «Улисс» начинен играми всевозможного рода. Джойс без конца загадывает загадки читателю, и в собственном, узком смысле (ирландская загадка в «Несторе», загадка о Моисее в «Итаке»), и в более общем, широком – ставя его в тупик, заставляя гадать (загадочные вставки в «Блуждающих скалах», что оказываются обрывками дальнейшего текста). Джойс устраивает разные забавы, которых никак не ожидаешь в романе: ребусы («в 7 городе» – читай «сем» – в «Быках Солнца»), зашифровки (блумова запись о Марте в «Итаке»), арифметические упражнения (полуанекдотические подсчеты в «Итаке» же – возрастов Блума и Стивена, событий половой жизни Молли и Польди и проч.). Но более всего, конечно, он предается играм в родной своей стихии, стихии слова. На редкой странице не встретится виртуозной игры слов, способной повергнуть в транс переводчика. Особое отношение Джойса к языку, граничащее с его мифологизацией (эп. 7, 11), проявляется в создании причудливых, изощренных словесных игр, где слово становится самостоятельным действующим лицом. Яркий пример – ожившее и превратившееся в человека слово «макинтош»: аналог русской истории о поручике Киже. В «Быках Солнца», подкрепляя название эпизода, почти столь же самостоятельную жизнь ведет слово bull: на двух его смыслах, бык и булла, строится головокружительная игра, которою Джойс сумел передать едва ли не всю историю отношений Джона Буля с римским папством и его буллами.
Как все элементы поэтики, игры Джойса, разумеется, нечто значат, нечто нам открывают о мире романа и его автора. Помимо очевидного: присутствия сильной жилки юмора, шутки, розыгрыша в характере автора, мы кое-что заключаем и об отношениях автора с читателем. Ибо игровой элемент в романе, дискурс игры – это никогда не обычная игра между равноправными партнерами. Читателя не спрашивают, а заставляют играть, хотя такие игры, как ребусы, шифры или числовые фокусы, в правила жанра никак не входят. Учтем еще, что, как и в случае детективных приемов, все эти игры обычно не несут никакого важного содержания и, почти как правило, выигрыш послушного игрока-читателя – пустышка. Вывод же вытекает тот, что джойсовы игры с читателем суть в равной мере – игры читателем: насмешливое помыкание и деспотичное манипулирование им. Не следует только относить этого за счет одной авторской натуры. Здесь действуют и внутренние тенденции стиля, издавна кроющиеся в недрах «комического сказа», как выражались наши формалисты. «Идет поток издевательств», – так квалифицировал Эйхенбаум зачин «Шинели» Гоголя, чья поэтика во многом существенном близка Джойсу.
15
С обсуждением дискурса игры мы, собственно, вошли уже и углубились в пределы ареала комизма, в весьма серьезную тему «смех Джойса». Чувство комического – одна из главных, доминирующих сторон в натуре художника и его видении мира, а отсюда, с неизбежностью, и в его писаниях. С годами роль его возрастала. В пору зрелого творчества все, что он пишет, казалось ему неудержимо смешным – мы уже говорили, как он покатывался со смеху, сидя за работой, – и как-то он сказал даже, что во всем «Улиссе» нет ни единой строки серьезной. Доля истины в этой гиперболе велика, причем опять-таки комизм все нарастает с ходом романа: в «Телемахиде» его еще почти нет, но в блумовых эпизодах он возникает сразу, чтобы в поздней части стать одной из господствующих стихий. Джойс избегает только самых избитых видов комизма (к примеру, излюбленного английской литературой живописанья чудаков и чудачеств); но за вычетом этого, в романе развернут полный комический репертуар: шутки, остроты, каламбуры, комические ситуации, комические стилевые приемы. К последним принадлежат или близки очень многие из приемов, разбиравшихся выше, – и пустословие, и пародии; в «Циклопах», «Итаке», отчасти и в «Навсикае», уже сам ведущий прием имеет комический аспект, так что комизм тут – неисчезающий, сквозной элемент.
Но все это изобилие комизма вызывает вопрос: почему же тогда «Улисс» не имеет репутации комического романа, почему в широком кругу книга совсем не считается такой уж смешной? Вопрос этот занимал и автора, даже беспокоил его. Юджин Джолас писал: «Его всегда удивляло, что так мало обращают внимания на дух комизма в его книгах». Вопрос оказывается довольно глубок, хотя начальный, поверхностный ответ совершенно очевиден: для широкого читателя текст Джойса, наряду с комизмом, наделен и высокой трудностью, головоломностью, темнотой – и эти последние качества побеждают. Но такой ответ недостаточен. Мы не можем сказать, что комические элементы не воспринимаются оттого, что они отодвинуты и заслонены, что им дано мало места по сравнению с некими другими, темными и трудными элементами. Нет, комизм в «Улиссе» – на видном месте и в большом объеме – и все же он не воспринимается, не работает в адекватной мере. Остается лишь думать, что дело тут в нем самом, в его каких-то внутренних свойствах. Если текст, столь насыщенный комизмом, представляется, вопреки этому, темным и трудным – значит трудность и темнота – уже и в самом комическом, они залегают не только вне, но и внутри него. И, присмотревшись, мы в самом деле обнаруживаем в джойсовом комизме некие характерные особенности, которые, в конечном итоге, и определяют его судьбу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});